Волшебный фильм Шакурова, ценная кепка Щербакова и памятный романс Голубкиной

В последние дни марта в Пермь на фестиваль духовно-нравственного кино «Золотой Витязь» съехались любимые актеры «старой гвардии». С некоторыми из них нам удалось поговорить, причем темы разговоров получились совершенно разными.

СЕРГЕЙ ШАКУРОВ: «ПЕРМСКИЙ ЗРИТЕЛЬ - ПРЕКРАСНЫЙ»

– «Золотой Витязь» – фестиваль духовно-нравственного кино. Что это означает?

– Американское телевидение навязывает нам всякую лабуду. А этот фестиваль – пропаганда нашего, русского кино. Сейчас делаются замечательные российские картины. Но, к сожалению, кинотеатры не идут на контакт. Им нужны быстрые деньги. А быстрые деньги – это вот эта американская шелуха. На фестивале же мы говорим о духовности, о любви к Родине, о вопросах, которые с детства должны волновать человека.

– А своему сыну Вы разрешаете смотреть американские блокбастеры? Говорят, Вы воспитываете его очень строго...

– От блокбастеров я своего сына оберегаю, не даю ему их смотреть. Хотя он

по-тихому каким-то образом все-таки умудряется это делать. Это очень заразная вещь. Но я стараюсь ему показывать русское кино: мультяшки, например. Он говорит: «Пап, пойдем посмотрим вот это». Я отвечаю: «Не интересно. Это не мультики, это компьютерные изображения». Я в этом понимаю и, как только вижу компьютерное изображение, сразу увожу сына. Достаточно жестко с ним себя веду.

– Если говорить о духовности и нравственности, есть ли в Вашей фильмографии картины, которые помогали людям?

– Была такая картина «Друг», где я играл спившегося алкоголика. Ее показали в одном из московских диспансеров, которые лечат зависимости. Главный врач этого диспансера устроил показ для большой группы зависимых ребят. И 7 человек после просмотра тут же завязали с алкоголем. Этот врач мне потом звонил и рассказывал, что прошел год и они всё еще не пьют. После одного только просмотра. Вот, пожалуйста, наглядный пример.

– А скоро на большие экраны выйдет новый фильм с Вашим участием – нашумевший «Экипаж»...

– Да, 14 апреля в Москве премьера. Но я не стану предварительно раскрывать подробности картины. Николай Лебедев – прекрасный режиссер, нам с ним замечательно работалось, тем более что я у него в долгу, потому что отказался от одной роли в «Легенде № 17». А тут уже не мог себе позволить отказаться. Роль у меня там небольшая – отец героя Данилы Козловского (этот молодой актер играет талантливого летчика Гущина, от которого зависит спасение самолета в экстремальной ситуации. – Прим. ред.). Про Данилу могу сказать, что он абсолютно придурочный парень, но гениальный. Такая типичная русская душа.

– Как Вам наши пермские зрители? Говорят, на сторонний взгляд, уральцы суровы и неулыбчивы...

– Я в Перми не первый раз: почти каждый год привожу сюда свои спектакли. Поэтому я очень хорошо знаю пермского зрителя. Он прекрасный.

ЛАРИСА ГОЛУБКИНА: «ЭЛЬДАР РЯЗАНОВ ПЕЛ МНЕ РОМАНСЫ»

– Лариса Ивановна, помните ли Вы свое первое выступление?

– Каждую весну, как только подсыхали лужи, в наш московский двор выносили патефон и ставили на стол. Кто-то усаживался слушать на скамейки, а кто-то танцевал тут же на аллее. Чей был патефон, никто не помнил – общий. Однажды дворник, который помогал нам крутить ручку патефона, что-то неудачно крутанул, и патефон смолк – испортился. Все стали возмущаться. Тогда я, совсем маленькая девочка, осмелилась крикнуть: «Я знаю песню, я спою!» Патефон сняли с табурета, меня поставили на его место, и я запела...

– Вы уже тогда мечтали сниматься в кино?

– О кино даже не помышляла. В тайне от всех я мечтала попасть каким-то образом на сцену. Целыми днями могла петь. И мама мне всё время кричала: «Прекрати сейчас же! Иди делай уроки! Ты не сделала физику, не сделала математику!» Однажды я услышала соседей, которые говорили: «Клава, мы же стоим и слушаем ее! Какая физика?»

– При такой любви и явных способностях к пению не было ли у Вас мысли связать свою жизнь с оперой?

– Я училась в дирижерско-хоровом училище, потом окончила музыкальное отделение ГИТИСа, занималась у Марии Петровны Максаковой, солистки Большого театра. Она возлагала на меня надежды, думала, что из меня может получиться серьезная оперная певица. Но так как я уже на втором курсе снялась в «Гусарской балладе», меня понесло, понесло и до сих пор несет... Кроме того, я очень боялась петь оперные партии. Когда ты музыкальный человек, если даже чуть-чуть сфальшивишь, то сам слышишь, как фальшиво поешь. Это караул! Такие комплексы рождаются... Но дело даже не в этом. Дело в том, что у меня уже было кино.

– А почему не пробовали себя в оперетте, более легком жанре?

– Мой голос – меццо-сопрано, и в оперетте я не подходила ни на роль героини, ни на роль субретки: там обязательно должен быть высокий голос. А я при низком голосе имела 50 кг веса, 56 сантиметров в талии и так далее. Играть старух не очень хотелось в этом молодом возрасте. Поэтому я пошла в драматический театр.

– На встречах со зрителями Вы часто исполняете романсы. Есть ли среди них такие, которые имеют для Вас особое значение?

– Романсы я слышала еще в самом раннем детстве от своей тетки, которая играла на гитаре и пела. Но первый романс, который на меня произвел очень сильное впечатление, спел... Эльдар Рязанов! Это было на съемках «Гусарской баллады». Он взял гитару и запел «О бедном гусаре замолвите слово». Когда я это услышала, подхватила и пою этот романс до сих пор. Потом Рязанов снял фильм «О бедном гусаре...», но музыку к картине написал Петров. А я пою под музыку, которую услышала от Рязанова.

БОРИС ЩЕРБАКОВ: «В МЕТРО ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО»

– «Золотой витязь» – фестиваль духовно-нравственного кино. Работа в кино Вас самого сделала лучше?

– Прежде всего это сделал 31 год работы в театре. Когда работаешь с такими мастерами, как Олег Ефремов, которые ставят для себя очень высокую планку, то невольно пытаешься тянуться за ними как в творческом плане, так и в человеческом. Олег Николаевич был очень добрым человеком. Даже МХАТ он разделил из добрых побуждений. Кстати говоря, эта идея разделения, как мне кажется, возникла здесь, в Перми. Конечно, сейчас это доказать невозможно, но у меня такое ощущение. Когда мы были на гастролях и целый месяц работали здесь, он сократил процентов двадцать труппы. И потом у него наверняка возникла мысль: куда эти люди пойдут? В другие театры их, может быть, и не возьмут. Так и появилась идея разделить МХАТ... У Олега Николаевича была удивительная способность: с кем бы он ни общался, говорил на равных. Если это был человек уровнем ниже, он его подтягивал до себя, и тот ощущал свою значимость. Он был таким и с министром, и с дворником.

– Вы тоже производите впечатление скромного человека. Звездная болезнь Вам чужда?

– Как суперзвезды ведут себя те, у кого головы на плечах нет. Как правило, чем хуже артист, тем больше он «суперзвезда». Сразу капризы какие-то: это не так, это не то, что за кофе вы мне подали и так далее. Нормальный артист никогда себя так не ведет. И я не веду. Всегда стараюсь одеться поскромнее, чтобы не особенно выделяться. В метро езжу в кепочке и очках и чувствую себя замечательно. Мне даже больше нравится, когда меня не узнают.

– Ваши коллеги по сцене МХАТа известны не только неоспоримым талантом, но и чувством юмора. Вам приходилось во время спектаклей быть свидетелем курьезов?

– Я считаю, что мне повезло, потому что когда я пришел в Художественный театр, еще застал стариков. К примеру, Евгения Евстигнеева. В репертуаре был спектакль, где в первом акте Евгений Александрович действует, а во втором – сидит в кресле и ничего не слышит, ничего не видит, вроде как спит. А у него была удивительная способность действительно засыпать. И просыпался он всегда в паузах. Евгений Александрович это делал на каком-то автомате. И вот идет спектакль, финальная фраза. Евстигнеев должен сказать: «Финита ля комедия». И занавес. Он сидит, спит, на сцене идет действие, разговаривают. Вдруг пауза. Евстигнеев просыпается. И понимает, что должен сказать что-то иностранное. Но что – не очень помнит. Поэтому вместо «финита ля комедия» говорит: «Перпетуум мобиле». К счастью, после этого пошел занавес. Все артисты валялись по углам от смеха.